сковородке и не выкладывали мне на тарелку, но я обзавелся бородой с седыми клоками и сразу выяснил, о чем они молчат. Что их не будет, а картошка - вот она, ее, буржуазку, вымыли еще в пакете, но сколько ее не поворачивай, не румянь, сколько не вспоминай про белый рояль, а все равно пахнет не так. От всей их жизни мне достался краешек, и я не слишком держался за него, я был уверен, что это крепкая, нескончаемая веревка, а вовсе не хвостик. Они выписывали газеты, и я учил наизусть товарища Чебрикова и товарища Соломенцева, хотя мог бы бросить свой пленум ЦК и спросить их о чем-нибудь, теперь-то у меня столько вопросов, они будили меня, а я отворачивался носом в ковер, хотя впереди был целый день вместе с ними, бесценный день в прошлом, они играли со мной в домино на террасе, и я делал рыбу - это такой специальный прием, когда числа на фишках в начале и конце линии сходятся, а нужных фишек больше нет, и это значит, что игра закончена, всем надо показывать, что у них есть, и выиграл тот, у кого на руках меньше. - Рыба! Рыба! - радостно кричал я, шваркая костяшками, и не понимая, что мог бы еще посидеть вместе с ними - бабушка рядом, прабабушка с прадедом через стол, - я мог бы еще чуть-чуть продлить этот вечер, и ту террасу, которую уже снесли, сделав вид, что эта новая, на ее месте, здесь всегда и была, хотя они никогда не выкладывали домино за этим только что перевезенным сюда антикварным столом. Дом ремонтировали все лето. И он готов. Вместо той бедности и тесноты, в которой прошли сто лет - с собаками, прячущими хлеб, мятыми журналами и брошенными игрушечными конями, с телевизором на три программы и отрывным календарем, - высоко поднимаются балки над книжными шкафами ручной работы, и с выверенной надменностью держится мой ампирный диван. Жизнь, оказавшаяся такой трудной в этих больших темных бревнах, наконец-то устроена, она продолжилась мной, и я могу праздновать эту свою незаслуженную удачу, как Марадона, забивший рукой. Но я бессмысленно шатаюсь по комнатам, недоверчиво трогая стены, я то выглядываю из окна - первый, кто все это видит сверху, - то отворачиваюсь и молчу, как будто мне мало, что тут и так всегда тихо, и я хочу еще копить и копить эту подлую тишину. Я думал, что мне нужны эти кресла, эти потолки, это будущее, что образуется, если убрать "Дружбу народов" за перестроечный год и снять со стены картинку с мельницей. Но мне нужно только одно. Я хочу сесть за стол - глядя на линию костяшек, где оба края обязательно сходятся, когда пришло время, а фишки уже все использованы, и, значит, конец игре, конец семье, у кого на руках меньше, кто младше всех, тот и в выигрыше, а больше нет никого. Я хочу сесть за стол со своими исчезнувшими родными - и, всеми своими силами сопротивляясь движению времени, не делать рыбу. Они живы, пока мы играем. И я хочу проиграть, я хочу задержать их. Но я не могу. (2021)