22 апреля исполняется 125 лет со дня рождения Владимира Набокова. А в апреле 1919-го семья Набокова навсегда покинула Россию. Прочел свежее интервью Долинина, специалиста по русской прозе XIX-XX веков, автора книг «Истинная жизнь писателя Сирина: Работы о Набокове» (2004), «Пушкин и Англия» (2007). В начале 1920-х, когда еще нет железного занавеса, признанные в будущем советские авторы существуют с Набоковым в одном культурном поле, а иногда просто живут в одном городе. В Берлине были и высланные на «философском пароходе» Бердяев, Франк, Степун, Осоргин, и Ходасевич с Берберовой, и в то же время Эренбург, и Алексей Толстой, который потом уехал обратно в СССР именно из Берлина. Там было много журналов, свои издательства, некоторые из них сотрудничали с советскими издательствами, было два писательских клуба, один назывался «Клуб писателей», другой «Дом искусств», там постоянно кто-то выступал — Пастернак, Цветаева, Есенин приезжал. Бабель до середины 1930-х годов ездил за границу к своей первой жене и, вернувшись, читал лекции о своих заграничных впечатлениях, в том числе очень благожелательно говорил о молодом писателе Сирине. Смена стиля, произошедшая в романе «Король, дама, валет» по сравнению с «Машенькой», по мнению Долинина, связана с тем, что Набоков прочитал «Зависть» Олеши. В своих «Лекциях по русской литературе» Набоков объявляет Достоевскому настоящую войну. Кажется, что он хочет замести под ковер когда-то пережитую близость. Долинин напоминает, что у Набокова есть доклад о «Братьях Карамазовых», почему-то не опубликованный до сих пор. Там чувствуются эстетическое удовольствие от чтения Достоевского и досада на то, что Достоевский не всегда выдерживал эту эстетическую норму, а впадал в религиозную проповедь, в учительство, философствование. Все то, что Набоков не принимал. Он говорит в этом докладе о «Карамазовых»: все, что касается Дмитрия, замечательно. А как только появляется Алеша, этот дурачок с Христом за пазухой, все сразу становится искусственным и неправдоподобным. Набоков особенно ценил сцену, когда Дмитрий приходит в сад к отцу. Отец в окне высматривает Грушеньку, которая должна к нему прийти, а Дмитрий из сада на это смотрит — и там появляются красные ягоды, как бы уже подготавливающие убийство. Финал «Подвига» можно истолковать, как выражение иррациональной непреодолимой тоски по родине. Герой, вопреки всем соображениям самосохранения, переходит советскую границу, где-то в лесу, по тайным тропам, по мокрой земле. В письме к Уилсону Набоков сказал о «Подвиге»: это моя юношеская блевотина. Видимо, именно потому, что чувствовал там сильную долю ностальгии. И сильную долю своего — не отчужденного, не отстраненного, а именно своего внутреннего. То, что он не хотел бы показывать.